В некотором царстве, в некотором государстве жил‑был царь, у него был сын Иван‑царевич – и красивый, и умный, и славный; об нем песни пели, об нем сказки сказывали, он красным девушкам во сне снился. Пришло ему желанье поглядеть на белый свет; берет он у царя‑отца благословенье и позволенье и едет на все четыре стороны, людей посмотреть, себя показать.

Долго ездил, много видел добра и худа и всякой всячины; наконец подъехал к палатам высоким, каменным. Видит: на крылечке сидят три сестрицы‑красавицы и между собой разговаривают. Старшая говорит:

– Если б на мне женился Иван‑царевич, я б ему напряла на рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут.

Иван‑царевич стал прислушиваться.

– А если б меня взял, – сказала средняя, – я б выткала ему кафтан из серебра, из золота, и сиял бы он как Жар‑птица.

– А я ни прясть, ни ткать не умею, – говорила меньшая, – а если бы он меня полюбил, я бы родила ему сынов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, а на затылке месяц, по бокам звезды.

Иван‑царевич все слышал, все запомнил – вернулся к отцу и стал просить позволенья жениться. Отец согласился. Женился Иван‑царевич на меньшей сестре и стал с нею жить‑поживать душа в душу; а старшие сестры стали сердиться да завидовать меньшей сестре, начали ей зло творить. Подкупили они нянюшек, мамушек и, когда у Ивана‑царевича родился сын – а он ждал, что ему поднесут дитя с солнцем во лбу, с месяцем на затылке, с звездами по бокам, – подали ему просто‑напросто котенка. Сильно Иван‑царевич огорчился, долго сердился, наконец стал ожидать другого сына.

Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, они опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка.

Иван‑царевич заболел с горя‑печали: очень ему хотелось поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего.

В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван‑царевич не стерпел, отказался от жены, приказал ее судить.

Собралися, съехались люди старшие – нет числа! Судят‑рядят, придумывают‑пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову.

– Нет, – сказал главный судья, – слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить в море; виновата – потонет, права – выплывет.

Выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море.

А Иван‑царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала подальше от царя в отцовском саду в беседке.

Там мальчики росли‑подрастали, родимой матушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит:

– Сударыня матушка! Когда б, по моему прошенью, мы пристали к берегу!

Бочка остановилась.

– Сударыня матушка, когда б, по моему прошенью, наша бочка лопнула!

Только он молвил, бочка развалилась надвое, и они с матерью вышли на берег.

– Сударыня матушка! Какое веселое, славное место; жаль, что ты не видишь ни солнца, ни неба, ни травки‑муравки. По моему прошенью, когда б здесь явилась банька!

Ту ж минуту как из земли выросла баня: двери сами растворились, печи затопились, и вода закипела. Вошли они, взял он венчик и стал теплою водою промывать больные глаза матери.

– По моему прошенью, когда б матушка проглянула!

– Сынок! Я «вижу, вижу, глаза открылись!

– По моему прошенью, когда б, сударыня матушка, твоего батюшки дворец да к нам перешел и с садом и с твоими детками.

Откуда ни взялся дворец, перед дворцом раскинулся сад, в саду на веточках птички поют, посреди беседка стоит, а в беседке три братца живут. Мальчик‑подкидышек побежал к ним. Вошел, видит – накрыт стол, на столе три прибора. Возвратился он поскорее домой и говорит:

– Дорогая сударыня матушка! Испеки ты мне три лепешечки на своем молоке.

Мать послушала. Понес он три лепешечки, разложил на три тарелочки, а сам спрятался в уголок и ожидает: кто придет?

Вдруг комната осветилась – вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, отведали лепешек и узнали родимой матери молоко.

– Кто нам принес эти лепешечки? Если б он показался и рассказал нам об нашей матушке, мы б его зацеловали, замиловали и в братья к себе приняли. Мальчик вышел и повел их к матери. Тут они обнимались, целовались и плакали. Хорошо им стало жить, было чем и добрых людей угостить. Один раз шли мимо нищие старцы; их зазвали, накормили, напоили и с хлебом‑солью отпустили. Случилось, те же старцы проходили мимо дворца Ивана‑царевича; он стоял на крыльце и начал их спрашивать:

– Нищие старцы! Где вы были‑побывали, что видали‑повидали?

– А мы там были‑побывали, то видали‑повидали: где прежде был мох да болото, пень да колода, там теперь дворец – ни в сказке сказать, ни пером написать, там сад – во всем царстве не сыскать, там люди – в белом свете не видать! Там мы были‑побывали, три родных братца нас угощали: во лбу у них солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, и живет с ними и любуется на них мать‑царевна прекрасная. Выслушал Иван‑царевич и задумался… кольнуло его в грудь, забилося сердце; снял он свой верный меч, взял меткую стрелу, оседлал ретивого коня и, не сказав жене „Прощай!“, полетел во дворец – что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Очутился там, глянул на детей, глянул на жену – узнал, и душа его просветлела!

В это время я там была, мед пила, все видела, всем было весело, горько только одной старшей сестре.